Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности - стр. 91
Какую-то память, отголосок этого давнего неприятия некоторых сторон Пастернака можно вычитать в одном позднем (1956) письме Заболоцкого. Правда, отношение в целом к Пастернаку у Заболоцкого было всегда благоговейным, о чем он и поведал в стихотворении «Поэт» (1958), где Пастернак назван «Выкованный грозами России собеседник сердца и поэт» и «То, что было раньше незнакомым, близким сердцу делается тут». В письме Пастернак упомянут из педагогических соображений, но тем не менее: «Советую Вам сравнить старые книги Пастернака с его военными стихами и послевоенными: „На ранних поездах”, „Земной простор”. Последние стихи – это, конечно, лучшее из всего, что он написал; пропала нарочитость, а ведь Пастернак остался, – подумайте об этом, это пример поучительный». И далее такая обмолвка: «…ведь даже „Марбург” Пастернака понятнее Вашего стихотворения!» Все это не умаляет основополагающего значения перевода Пастернака – определенное давление этого перевода на перевод Заболоцкого проявилось в свободном осуществлении той близости к подлиннику, о которой говорилось выше, принципиальном отказе от стилизации, на решении не считать единственным размером при переводе с грузинского хорей и, кроме того, применить перекрестную систему рифмовки.
Пастернак перевел поэму амфибрахием, и это было по-своему героическое решение. Вот характернейший отзыв на перевод Пастернака в «Литературной газете», прямо противоположный отзыву Валериана Гаприндашвили: «…народная напевность поэмы В. Пшавела не нашла в переводе Б. Пастернака достаточно чистого и музыкально верного отклика… Б. Пастернак заключил специфический ритм Важа Пшавела в размер трехстопного, спокойного амфибрахия со смежными и перекрестными рифмами, не имеющими ничего общего с оригиналом»[194].
Рецидивы такого отношения сохранились и имели рьяных приверженцев и позже, когда переводил Заболоцкий. В его черновиках есть следующая запись: «…один критик негодовал по поводу того, что кто-то из переводчиков грузинский шаири[195] перевел ямбами. Критик рекомендовал вменить переводчикам в обязанность переводить шаири только хореическим размером. Этот маленький Аракчеев, видимо, полагал, что переводами стихов у нас занимаются отставные унтер-офицеры и фельдфебели»[196].
В «Заметках переводчика» Заболоцкий писал: «Переводчик, калькирующий грузинские размеры, гонится за малым и теряет при этом большее»[197].
Не следует думать, что выбор поэтом размера, который представляется отличающимся резко от транскрипции оригинала, – результат ничем не стесненного произвола. Каждый раз выбор диктуется особыми тончайшими художественными соображениями соответствия. Воспроизвести всю цепь умозаключений и дать отчет в каждом отдельном случае не представляется возможным. Чаще всего решение приходит как мгновенное озарение. Некоторые подробности и соображения, почему был выбран Пастернаком амфибрахий, можно прочесть в стенограмме выступления Пастернака на Первом Всесоюзном совещании переводчиков[198].
Поразительно и характерно для профессионального мышления: Пастернаку в данном случае слышался амфибрахий, и не приходится сомневаться в истинности его внутреннего ощущения. Ямб – амфибрахий!
«Может быть, то, что я говорю, покажется вам чепухой, но мне кажется, что трехдольник идет именно ямбом, что это похоже на „Кавказского пленника”, а может быть, – и на трехстопный ямб»