Аквариум как способ ухода за теннисным кортом - стр. 13

и Stones. До меня стали доходить слухи о знаменитых группах Фламинго и Санкт-Петербург. О концерте Фламинго в Политехе ходили легенды. На вечера в Политех пытались попасть внешние тусовщики вроде меня, и иногда пробираться туда приходилось через окно в туалете, карабкаясь по водосточным трубам и карнизам. Как-то я просочился на концерт группы Основание, и Ульев уверял меня, что это на самом деле Основание Санкт-Петербурга. Как-то раз Леша Голубев пригласил меня сходить на реальный сейшн в ДК «Маяк», где играла группа Шестое чувство. Концерт разительно отличался от танцевальных студенческих вечеров в Политехе, где в основном была своя студенческая аудитория, – это был настоящий сейшн, где были совсем другие люди, посвященные. И видно было, что играет настоящая группа – эти люди не учатся на инженеров, они рок-музыканты.

Доступ к внешней информации тоже расширился. В каждом институте была категория людей, которые увлекались поп-музыкой, и в этой среде циркулировали пластинки. У Андрея Колесова был Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band и пара пластинок Rolling Stones. У Ульева был White Albume и Bridge Over Troubled Water Саймона и Гарфанкеля, которые ему привез брат по дороге из Антарктиды. Также он привез ему настоящий джинсовый костюм. У Андрея Михайлова по прозвищу Мясо из параллельного класса были Doors и Cream. Я не мог позволить себе роскоши покупать пластинки, но, хотя мой проигрыватель уже устарел, все же я иногда мог брать эти пластинки и слушать их. Откуда они возникали, понять было невозможно, но, услышав один раз, я уже тогда навеки влюбился в Since I’ve Been Lovin’ You. У Никиты Воейкова был тройной Woodstock, и мне больше всего нравилась сторона с Who и песня Wooden Ships Кросби, Стиллза и Нэша. Джими Хендрикс пока был выше моего понимания, и прошли годы, прежде чем я его принял окончательно. Самым же главным было ощущение времени и того, что сейчас происходит нечто очень-очень важное. И самым непостижимым был Сержант, который менял представление о Beatles, казалось бы, уже сложившееся раз и навсегда. Его невозможно было понять сразу. Его надо было слушать сто раз, и при этом хотелось еще. Мы штудировали каждое написанное на обложке слово и, хотя еще не представляли себе, что эта пластинка произвела революцию во всем мире, уже подсознательно это чувствовали. Слушание этого альбома превратилось в таинство. Невозможно было поставить пластинку и продолжать разговаривать. Мы с братом Андреем выключали свет и погружались в мир, который нам предлагали посетить наши проводники и который для меня становился реальнее того, в котором мне приходилось жить. В кинотехникуме разделить все это мне было не с кем.

В феврале мне должно было исполниться восемнадцать, меня должны были лишить пособия, и после Нового года меня потянуло на волю. Я знал, что меня все равно заберут в армию, поэтому плюнул на все и ушел. С тех пор я никогда, нигде и ни на кого больше не учился.

Как-то я забрел в ДК им. Ленсовета, где была какая-то чешская выставка. В фойе стоял настоящий «Juke-Box», начиненный сорокапятками. Конечно же, я изучил весь каталог. Почти вся музыка было чешской, но каким-то образом здесь оказалась одна сорокапятка Beatles – Hey Jude и одна Guess Who – American Woman.