Акула пера в СССР - стр. 12
Но пока – пока всё было совсем по-другому, и уже поэтому это время и эти люди вызывали уважение.
– Пантелевна! – я стянул с себя рубаху и утерся ею же. – Закончились дрова уже!
– Да ты, мабыць, двужильный, Германушка? Этак и жонка тебе не одна нужна будет, а две! И не прокормить тебя, наверное? Вон какой ты вялики!
Организм у Белозора-меня на самом деле был великолепный. Такой легкости в движениях, такой координации я в своем теле никогда не чувствовал. Вот что значит – генетика! Полешуки – они такие.
После горы поколотых и сложенных дров чуть-чуть ломило поясницу, руки и плечи налились приятной усталостью. Пожалуй, было понятно, почему Викторович уверял, что положит на лопатки в редакции любого – даже в свои семьдесят лет. И какого черта он в армии не остался? Был бы там каким-нибудь спецназовцем ГРУ и резал бы сейчас сомалийских пиратов или готовился к штурму дворца Амина… Ну да, в общем-то, понятно, почему не остался. Не того склада наш Викторович. Он человек размеренный, спокойный. Не то что я. Хотя, если вспомнить кастет в кармане…
У Пантелевны нашлась пахнущая нафталином тельняшка – ее я и надел, умывшись перед этим в бочке с дождевой водой, которая стояла под водостоком.
– Цыганы делали! Народ вороватый, но и рукастый тоже… Они к Купалью сюда из Молдавии доезжают… Будет липень – отложи грошей, и себе купишь. Ну, пойдем драничков покушаешь.
Липень – это июль.
Жаренные в печи драники из белорусской бульбы, да с густой сметанкой, золотистые, с корочкой, посыпанные мелко нарубленным только-только взошедшим зеленым луком, который рос в ящиках на окне, рядом с помидорной и огуречной рассадой – это было нечто! Я разве что не урчал от удовольствия, а Пантелевна знай подкладывала.
– Ты приходи ко мне вечерять, Германушка. Хочешь – приноси харчи, а я тебе гатуваць буду?
– Ух, Пантелевна, предложение – самое замечательное. А холодильник у вас есть?
– Это откудова? – удивилась она. – В леднике храню! Погреб у меня… Ты ж сам зимой с Петровичем лед на Днепре пилил!
– А, точно… Запамятовал.
– Ну ты кушай, кушай… Может, тебе чарку налить?
Пантелевна не стала ждать ответа, достала откуда-то бутыль с мутной жидкостью, поставила на стол. Следом за ней появились два граненых стакана. Бабуля лихо плеснула ровно на толщину пальца – себе и мне.
– Ну, Германушка, будзьма! – и опрокинула залпом в себя огненную воду.
Во даёт бабка! Когда я выпил этого зелья, то разве что дым из ноздрей не пошел. Крепости горелка была невероятной! В свое оправдание она сказала:
– Чтоб кровь старую разогнать.
Я засобирался домой, поблагодарив замечательную старушку за ужин, и, ощущая приятную теплую тяжесть в желудке, вышел на улицу.
Было уже поздно – дрова и драники отняли кучу времени, потом я еще осматривал свои новые владения – дом, сарайчик, баню и огород – проводил инвентаризацию. И даже мощный белозоровский организм уже рубило спать. Электричество в доме имелось – по улице шли ЛЭП, а потому, щелкнув выключателем, я быстро сориентировался со спальным местом: Гера обитал в большой комнате с тремя окнами, на жесткой кровати с тюфяками. Это было прекрасно – пружинные чудовища с продавленными человеческими задницами-впадинами оставались моим кошмаром с самого детства.
Присмотрев на завтра свежую одежду в шкафу, я погасил освещение и уселся за письменный стол. При свете странного ночника из мыльного камня в виде совы принялся распивать бутылку коньяка, надеясь, что это поможет вернуться в такой паскудный, но всё-таки родной две тысячи двадцать второй. Одновременно с этим я нашел в ящике полпачки писчей сероватой бумаги и простой карандаш и между глотками ненавидимого мной напитка – прямо из горлышка! – выводил пункты плана по спасению мира, то есть превращения Дубровицы в Нью-Васюки и центр вселенной.