Академия Рябиновой Долины - стр. 2
Ну, не при нынешнем хозяине.
За такими, как мой дядя, случайно уцелевшая родня порой наследует очень многое. Они ведь только копят всю жизнь, ничего не тратя.
Но этот начал копить только после папиной смерти, так что...
Кстати, зеркальному осколку я тоже вряд ли нравлюсь. Если ты сам непривлекателен - это еще не значит, что и вкуса лишен напрочь.
Новому хозяину я не глянулась бы в любом случае. Но в таком виде меня еще и фавна с два продашь. Преобразить – этому мозгов не хватит. Как и найти тех, кто умеет. Да еще и на такое разориться. Вряд ли для него даже моя жизнь стоит дороже пыльной ленты в моем пучке. Про мышастое платье уже скромно умолчу.
Вот для любого монастыря я гожусь идеально. Уже ничего не убавить и не прибавить. Только волосы под куколь убрать, а сначала — обрезать. Монахине лент не положено. Вообще никаких.
Ну еще пригожусь для места затурканной компаньонки. Или «знающей свое место» гувернантки. Готовая серая, пыльная мышь. Тихая и послушная. Некрасивая, никому не нужная девица. Заготовка для будущей старой девы.
«Скромность — лучшее украшение девушки». И первейшее средство таковой навсегда и остаться.
Если, конечно, ты при том не сказочная красотка. Тогда есть шанс еще загреметь в бордель для моряков. Или в игрушки к старому извращенцу. Такие как раз любят скромниц.
А вот молодые кавалеры — никогда.
Прищуренные, крысячьи глазки внимательно изучают мои руки. Особенно – застарелые мозоли.
- Ты что, мыла полы? – брезгливо морщится собеседник. Обращаться ко мне по имени – много чести.
И хорошо. Оно у меня красивое. Неприятно, когда произносится такими губами.
- И полы мыла, и камины чистила, - покорно киваю я. – И дорожки мела, и дрова колола, и розовые кусты садила. Как матушка прикажет порой: чтоб пока сорок кустов не посажу – спать не ложилась...
Он явно жалеет, что мачехи в доме нет. Уже нет.
Что так досадно поторопился.
Правда, по совсем другой причине. Я ему по-прежнему не нравлюсь. Но это еще не значит, что нравится мачеха.
Как и вообще любая женщина.
Папа порой шутил, что его кузен — истинная «старая дева в старомодных штанах». Кажется, он был прав.
- В доме, что же, не было слуг?
- Слуги были, конечно, - послушно склоняю я голову. – Но я же должна была отработать хлеб, кров и образование.
- Образование? - клочковатая полуседая бровь презрительно ползет наверх. - Детей, что ли, учила когда-нибудь?
- Брата. У него не получалось, а я математику с детства понимала.
- А со стариками уважительно обращалась?
- Тетеньки моей приемной маменьки подтвердят - врать не будут: когда они в гостях у маменьки были - всегда чай им носила, печенье подавала, читала вслух...
- Цыц! Раскудахталась тут, - перебил дядя. - Ишь ты – «врать не будут»! Бойкая какая... Что за наглая молодежь пошла? Ты им слово, они тебе — десять. Совсем, что ли, манерам не учена?
- Так не врут же они, уважаемые дамы... – покорно бормочу я. – Вот и матушку спросите...
- Врать не будет? – съязвит он. – А с кавалерами как? Небось, женихов на балах искала? Все вы, девицы, такие...
- Жениха папенька нашел, когда время пришло, - качаю головой. – А я – девушка скромная...
«И даром никому не нужная...» - ясно читается на его лице. Раз выбранный папенькой жених больше и на порог не показывается.
С огромным удовольствием новый опекун продал бы меня в солдатский бордель. Но вот этого имперский закон не дозволяет. А в содержанки к какому-нибудь толстопузу этакую страхолюдину и с приплатой не возьмут.