Агония Хана - стр. 29

Подтянул к себе и схватил ладонью за лицо, заставляя смотреть себе в глаза. И мне было очень страшно, потому что я не знала, зачем он пришел и чем мне это грозит сегодня. И в этих страшных глазах я вижу тоску, вижу отчаяние и боль вперемешку с ненавистью. Он ненавидит меня за то, что приходит сюда, за то, что ему хочется сюда приходить. И именно за это Хан меня обязательно накажет. Даст сдачи, потому что у него слишком болит внутри, чтобы терпеть это одному…А мне…мне остается только принимать удары и всегда страдать одной, потому что я чувствую его боль, а он мою нет.

– У тебя везде камеры, посмотри, что я делаю ночью! – ответила гордо, глядя прямо ему в глаза, игнорируя пошлое подозрение, отвратительное в своем звучании. Но Хан никогда не церемонился и говорил грубо и похабно, особенно, если злился. Я не знала раньше, что такое его ревность, а теперь видела, как его от нее раздирает. И оказывается, нет ничего ужаснее, чем она. Чем эта черная тьма, которая заволакивает его сознание, превращая в дьявола.

– У слуг камер нет. Но я знаю, какая ты сука и так…знаю. Как умеешь манить, знаю, как соблазняешь. Ты для него оголяешь свои ноги, для него выгибаешься над тазом и вертишь задом?

Рычит, хрипит мне в лицо и давит мои скулы пальцами так сильно и безжалостно, что там останутся синяки.

– Значит, поставь и наблюдай, если тебе так важно с кем я провожу свои ночи.

Долго смотрел на мое лицо, прищурив глаза и стиснув челюсти, а потом процедил.

– Ты слишком никто, чтобы ради тебя здесь ставили камеры. Даже если еб***ся еще с кем-то, мне насрать! Поняла? Ты мне не жена! Ты просто шлюха!

Мне вдруг стало страшно за Суму. Потому что глаза Хана все еще оставались жуткими, и блеск в них походил на блеск в глазах чокнутого маньяка-убийцы. Он говорил, что ему все равно, а я видела, как его разрывает от ярости, бешенства, как он ослеплен этой злобой.

– Мальчик принес мне ужин, не более того. Приди в себя, откуда эти фантазии? Я так устаю, что у меня нет сил доползти до постели.

Тряхнул меня и наклонился еще ниже, почти соприкасаясь лбом с моим.

– Ты знаешь, почему я пришел?

– Нет.

– Где Эрдэнэ, Алтан? Я допросил всех слуг в этом доме. Допросил так, что сказать неправду никто из них не смог бы. Когда боль настолько сильна, люди обычно не умеют лгать. И знаешь, что я думаю?

Покрутил моей головой влево и вправо, как бы рассматривая мое лицо. Придирчиво, пристально, опять выискивая на нем что-то и распаляясь еще сильнее. 

– Я думаю, что солгала мне именно ты. Ты притворялась и вызывала во мне жалость, чтобы твоя голодовка прекратилась, и только ты была в сговоре с моими врагами, только ты могла выучить этот дом как своих пять пальцев прежде, чем влезть в него своим хитрым обманом…Это ты провела сюда людей через лабиринт, и они выкрали Эрдэнэ.

Он совершенно обезумел в своих подозрениях, совершенно потерял голову. Ему, кажется, доставляло мазохистское удовольствие подозревать меня.

– Я никогда не причинила бы вред Эрдэнэ. Она мне как дочь! Ищи сам своих врагов! Раньше у тебя это получалось, а сейчас…сейчас это уже не ты! Это ослабевший, обезумевший человек, достойный жалости!

– МОЛЧАТЬ! Не начинай! Не лги сейчас, или ты превратишь меня в монстра! Не смей говорить, как она! НЕ СМЕЙ!

– Ты и так монстр! Ослепленный безумием!