Аэрофобия - стр. 6

Леонардо, Рубенс и Сезанн, вероятно, были гениальные художники, но ситуация, когда стоимость разрисованного холста метр на полтора превышает валовый продукт металлургического завода, не выглядит абсурдной только в глазах свихнутого эстета. Можно подумать, гениальность соотносится не столько с талантами и затратами творца, сколько с прибавочной стоимостью, вносимой в его продукт искусствоведением. Что такое выставленная на аукцион картина? Та же банкнота, себестоимостью в гроши и номиналом в круглую сумму. На первых порах потребитель цепенеет при мысли, как его нажитые (не исключено, посредством накачки такой же воздушной стоимостью) миллионы приравниваются к паре тысяч мазков маслом и как валовый продукт металлургического завода исчезает под слоем краски в рамке метр на полтора, но именно это оцепенение играет на руку сделке. При потреблении нулевой услуги всплывает некий базовый план естества, который отличает человека от прочих существ. Такова, если вкратце, суть вопроса. Я хочу уточнить, кто интересуется человеческой потребностью в нулевых услугах, однако меня поджимает следующий покупатель.

Через необъятный, возносящийся на облачную высоту портал я покидаю махину и оказываюсь на усеянной громадными валунами, ухабистой, бугроватой земле. Между камнями снуют существа, которых я поначалу принимаю за торговых зазывал, наряженных муравьями. Мое запоздалое осознание того, что это настоящие муравьи, не кажется мне сногсшибательным – напротив, я с легким сердцем заключаю, что расплатился за свои покупки сполна.

Ночь. Спящий под снегом горный курорт. Разъятое дорожками и усеянное опрятными домиками пятно света на пологом склоне. Тишину изредка тревожит то стук оконной рамы, то скрип тяжелой ветки. Воздух искрится снежной пылью. Короткие задворки с двумя рядами заграждений, камерами слежения и гирляндой фонарей обрываются в темноту. Если вглядеться, за субтильной оградой можно различить другой, куда более мощный рубеж. Высокая, в два человеческих роста, стена сплошного бурелома тянется вдоль всей освещенной границы, выдаваясь из тьмы замшелыми горбами валунов и острыми, как пики, обломками сучьев. Сказать, сложилась она сама собой или была устроена кем-то, нельзя, но ясно одно: это уже не охрана благоустроенного местечка, а охрана от него.

Ненастное, невидимое небо. В свинцовом океане дрейфует паром. Некогда роскошное судно больше походит на списанный дебаркадер. Его редкие пассажиры почти не показываются на палубах. Даже в трюме с пропиленным для рыбной ловли дном не всякий час можно застать фигуру, сидящую с удочкой над черной водой. Иногда по ночам текучую бездну пронизает зыбкий свет. Он идет из тех мест, где в тучах над океаном возникают солнечные колодцы на обратной стороне Земли. Ложе, подпирающее водную толщу, есть та же вода, сдавленная до плотности грунта. Грунт переходит в базальт, за камнем следует чересполосица магматических и кристаллических сфер, горизонт расплавленного, но твердого железа предваряет чудовищное ядро, и все это, слой за слоем, опять же, есть только разные ступени сгущения воды. Вот почему океан может проводить солнечное вещество даже с заоблачных глубин, которые сопрягаются с акваториями на другом краю света. Человеческое тело, подобно планете, состоит из воды разных плотностей – отличие в том, что, когда свет пронизает океан, это преломленный свет солнца, а когда свет пронизает человека, это сигнал его сокровенного существа, не то растворенного, не то утопленного в нем. Люди видят такие сигналы отраженными и теряют интерес к жизни с утратой тех, в ком отражались. Считаные единицы, что принимают внутренний свет без сторонней помощи, бывают слишком захвачены им, чтобы ценить собственное бытие. Несчастные одиночки доживают свой век без этого огня, который прежде поддерживали при помощи близких, и уповают на подводные зарева. Кто-то совершает тайные омовения в трюме, кто-то бубнит морские гимны, и все грезят о том, как погружаются в ночную пучину, достигающую плотности света с дневной стороны.