Адриан Моул: Годы прострации - стр. 24
На А43 я немного сократил отставание от графика, но, объезжая Оксфорд, пришлось сбавить скорость из-за загруженности трассы, однако по А34 мы ехали с ветерком до самого Ньюбери.
К бунгало Стрекозы Сушеной мы подкатили одновременно с катафалком. Обочины вокруг дома были утыканы мотоциклами, а между ними стояли группы людей в черной коже, негромко о чем-то переговаривающихся.
Пока я вынимал инвалидное кресло и усаживал в него отца, катафалк двинулся по направлению к крематорию. Так что у нас не нашлось времени, чтобы заглянуть внутрь фантастического бунгало, сберегающего время и силы. Снаружи дом выглядел весьма банально, а вид на море не впечатлял – ни волноломов, ни собственно волн. Море, распластавшись, даже и не думало шевелиться.
«Ангелы ада» оказались не столько ангелами, сколько последствием демографического взрыва 1950-х. У многих из-под шлемов торчали седые волосы. Они окружили гроб Дорин мотоциклетным эскортом, и малочисленные прохожие оборачивались на нашу процессию.
В крематории высокий человек со смутно знакомым лицом выдал мне памятку с расписанием церемонии и фотографией Стрекозы Сушеной.
– Привет, Адриан, – сказал он, – я Максвелл… Старший сын Дорин.
– Максвелл Дом! – воскликнул я.
– Никто меня так больше не называет, – буркнул сын Стрекозы.
Я выразил ему свои соболезнования.
– Она нарывалась на это, – поделился Максвелл, – носилась на мотоцикле как маньячка.
Бретт уже сидел в первом ряду, всхлипывая так, чтобы все видели и слышали. Когда мать, толкая кресло отца, двинулась по проходу, родня Дорин неодобрительно зашушукалась. Отец не отрываясь смотрел в пол, словно его невероятно заинтересовали каменные плиты.
Далее случилось небольшое замешательство – никто не знал, куда нас, Моулов, усадить. В итоге мы сели во втором ряду, сразу за Бреттом. Служба началась: небольшую часовню огласили звуки «Летучей мыши из ада» в исполнении Мита Лоуфа, а затем на кафедру взошел мужчина в черной коже с головы до пят и с длинными жирными космами. Дорин, сообщил он, в завещании указала, чтобы ее отпевали по гуманистическому обычаю, потому что, цитирую, «после того, как Джордж Моул бросил меня и вернулся к жене, я поняла: Бога нет».
Все головы повернулись к моему отцу, и он скрючился в кресле. Мать, напротив, с вызовом взирала на публику, бормоча себе под нос:
– Рыба ищет, где глубже…
Гуманист на кафедре, представившийся Риком, предложил желающим сказать несколько слов в память о покойной. Максвелл Дом (первый внебрачный сын Стрекозы Сушеной) встал и объявил, что, хотя его мать после расставания с Джорджем Моулом и страдала депрессией, позже она обрела счастье и единомышленников в борнмутском отряде «Ангелов ада».
Последний бойфренд покойницы, Йовил Тони, поведал присутствующим, как просил Дорин выйти за него замуж. Голос его дрогнул:
– Но она отказалась со словами: «Нет, я живу надеждой на возвращение Джорджа Моула». – Слезы блестели в глазах Йовила, когда он подытожил: – Она была чудесной женщиной.
Затем под песню Робби Уильямса «Ангелы» вперед вышел Бретт и сказал, что его мать прожила очень трудную жизнь. Анорексия доставляла ей невыразимые мучения, но находились черствые люди, которые дразнили ее, называя Стрекозой Сушеной.
– Да, это правда, мой отец Джордж Моул разбил сердце моей матери, но, думаю, в последние годы мне удалось сделать ее жизнь счастливее. На шестидесятилетие я подарил ей «харлей-дэвидсон», и вскоре она прославилась на весь Борнмут, – с удовольствием закончил Бретт.