Адмирал Ее Величества России - стр. 64

Брат Иван[35] в Вязьме, а я пишу из Белой. Почти две недели, как мы с ним не видались, хлопочет по хозяйству. Поклонись Панферову, поздравь с дочкой.

Век живи и век учись, любезный друг Михайло Францевич!

Узнавать людей была всегда самая трудная наука: одно время, одна опытность дают нам настоящее понятие об них.

Не станем исследовать всю истину, заключающуюся в этих словах, но поговорим только о том, что имел случай ты сам испытать, как ошибся ты в человеке, к которому был так много расположен (если смею сказать) и который совсем не заслуживает того. Ты старался всегда выказывать ему свое расположение, любил его так горячо, что не забыл и за холодным Полярным кругом. А он, неблагодарный, он – чем платит?

Не только сам не пишет, но даже не отвечает на твои письма, которые ты из своего скучного уединения к нему писал. Право, такой человек виноват, очень много виноват (он чувствует сам) и заслуживает, чтоб его позабыть (твою мысль[36]). Да и что вас связывало прежде, за что ты его любил? Скажу ль в оправдание, что много времени, как он узнал тебя, лучшее его удовольствие было проводить время с тобой, – безделица; когда судьба вас разлучила на несколько лет, он лучшим удовольствием поставлял себе мыслить о тебе, и это – безделица; писал к тебе и не получал ответа от мрачных северо-западных берегов Америки, но это ведь не из-за Полярного круга.

Восторг его при свидании с тобой и печаль, когда опять на несколько месяцев (которые ему кажутся целым веком) должен был разлучиться, – все это слишком мало и не заслуживает того, чтоб ты, имея время, попробовал еще раз из Колпы написать к нему. Хотя ты знал, что ты его огорчишь, как нельзя больше, что он, получа твою милую записочку, несколько дней не походил сам на себя и не в состоянии был ни за что приняться.

Так сильно это его тронуло. Да, любезный Михайло Францевич! Мне кажется, ты несколько несправедливо поступил с бедным Павлом. Но полно о нем, пора поговорить о себе.

Сознаюсь, да и нельзя и не сознаться, что я виноват, очень много виноват перед тобой. Но все же не так, как ты меня в том упрекаешь. В письме твоем к Станицкому ты сказал: «Вижу, что Павел скоро будет выше нашей сферы». Что разумел ты под этими словами?..

Если это то, что я понял, то я очень далек от того. Во-первых, потому, что не заслуживаю, во-вторых, что не так счастлив. Но если бы судьба меня и возвысила, то не всегда ли мысли наши были одинаковыми об таком человеке, который, возвысив свое состояние, забывал тех, которых искал прежде расположения. Не всегда ли такой человек казался нам достойным полного презрения? Итак, неужели это мой портрет? Неужели этими словами ты хотел изобразить мой характер?

Право, я не таков. Нет, хочу лучше думать, что эти слова у тебя невольно вырвались. Мысль, что я потерял твое расположение, меня может убить. Так, любезный Миша, я мог не писать, мог не отвечать на твои письма от беспечности, от рассеянности, к чему хочешь припиши, но быть неблагодарным, позабыть твое расположение, право, этого я не в состоянии. Писал бы к тебе еще, и не кончил бы вечно, да боюсь наскучить. Брани меня, ругай, но я не виноват, – у меня украли твою карту Белого моря с моим ружьем вместе на дороге, когда я ехал в Архангельск.