А я смогу… - стр. 7
Лёлька жила на четвёртом этаже, два окна слева от лестничной клетки. Сначала кухня, потом её комната. Вторая комната выходила на другую сторону. Сергей сидел и смотрел на эти тёмные окна, в голове было гулко и пусто. Больно бухало в груди сердце, и противно тряслись поджилки. Если бы Сергею Ясеневу было не тридцать два года, скоро тридцать три, а двенадцать, он бы плакал. Но ему было целых тридцать два, и поэтому он только ударил раскрытой ладонью по рулю и, машинально глянув на часы, собрался было уезжать, как вдруг что-то неприятно царапнуло сердце. Секунду он пытался осмыслить непонятное и раздражающее это ощущение, потом резко выдернул ключ из замка зажигания, выскочил прямо в лужу, не заметив этого, громко хлопнул дверцей, автоматически нажав на кнопку брелока, и, ругаясь сквозь зубы, помчался в подъезд. Перескакивая через три ступеньки, он на ходу додумывал мысль, выдернувшую его из тёплого нутра машины: Лёлька скрылась за дверью подъезда семь минут назад. А свет в её окнах до сих пор не зажёгся.
Что-то случилось! Он мчался, прыгая через три ступени, и больше всего боялся не успеть. Первый этаж. Второй. Третий. В горле образовался огромный, удушающий комок. И каждый бешеный скачок его отдавался в сердце: Лёлька, Лёлька, Лёлька!..
… Ольга сидела на ступеньках и тихо плакала. Он раньше ужасно боялся её слёз. А теперь ему сразу стало легче дышать: живая! Почему вдруг ему подумалось, что могло быть не так, он и сам не знал…
Ясень плюхнулся на ступеньку рядом с Ольгой, обхватил её худенькие плечи своими большими руками и умиротворяюще зажурчал:
– Тихо, Лёлька, тихо. Я здесь. Я сейчас всё исправлю. Что случилось? Ты ключи потеряла? Или это я тебя так расстроил, что у тебя даже сил нет в квартиру зайти? Так давай я помогу и испарюсь. Просто как джин – был и нету. Слушаю и повинуюсь, моя госпожа!
Она вдруг заплакала в голос и, повернувшись к нему, вцепилась в мягкую ткань его пальто мёртвой хваткой, уткнувшись мокрым лицом в шею. На секунду ему показалось, что он вернулся в далёкий восемьдесят девятый год, когда они ещё только поженились и очень, очень, очень любили друг друга. Такая волна горячей нежности и сумасшедшего счастья накрыла вдруг, что он еле слышно застонал и уткнулся лицом Лёльке – его Лёльке! – в волосы, жарко целуя влажные завитки. Она не отшатнулась, а прижалась сильнее, будто ища защиты и поддержки. Ему было неудобно сидеть, и спина сразу заныла, но он был готов помереть на этой лестнице, только бы не отпускать Лёльку совсем. Никогда.
Но она через пару минут перестала всхлипывать, выпрямилась и стала рыться в красивой своей сумочке – искала платок. Он так понимал каждое её движение, каждое желание, будто все эти девять лет они жили не порознь, а вместе. Поэтому он сунул руку в карман и достал пачку одноразовых носовых платков. Ольга благодарно кивнула и вытащила один. Тяжело встала, опираясь на его плечо. Сергей тут же подскочил и поддержал её. Лёлька повернулась к двери своей квартиры и глухо произнесла:
– Смотри.
Двери она поменяла. Он помнил обитую деревянными планочками фанерную, а теперь была железная, обтянутая бежевым дерматином, или как он там называется, да ещё и с рамками из тонких реек. Красивая дверь, элегантная. Но вот на этой красивой, элегантной двери чем-то бурым, подозрительно напоминающим кровь, было крупно, размашисто написано: ТВАРЬ! ГОТОВЬСЯ!!!