А также их родители - стр. 28

Уклад у нас самый аристократический – за каждым днем недели закреплена какая-нибудь европейская страна: вот прилечу я из Кении, будет у нас английский, во вторник – французский, в среду – испанский, в четверг – немецкий. Весь дом говорит на положенном в этот день языке, за обедом подают тематическую паэлью или сосиску с кислой капустой, после обеда в библиотеке рассматриваем Гойю или читаем сказки Гофмана.

Где-то на заднем плане маячит любезный супруг и отец детей, похожий на Диего Веласкеса с дворцового автопортрета, он облачен в бархатный темный костюм, молчалив и неподвижен, и вдвоем мы составляем красивую пару на семейных обедах.

А потом дети все разом выросли, стали знаменитостями и нарожали своих детей.

Сейчас у меня тоже есть мечты – буквально пара-тройка штук. Мечтаю о детях-книголюбах, о домашнем животном и о Нобелевской премии. Но самая главная и основная мечта – чтобы дети были здоровы, потому что, если они болеют, какие еще карьерные планы можно строить?

Перед уходом в школу Сандрик задумчиво сказал по-русски, глядя в зеркало:

– Ты не можешь высморкаться раз и навсегда.

Потрясающее по художественной силе философское заключение.

Небезынтересно, что на данный момент у него абсолютно сухой нос.

Одна бабушка на детской площадке когда-то поделилась простой истиной:

– Дети делятся на тех, у которых болит верх, и тех, у которых низ: то есть либо ангина, либо понос. Вот когда оба вместе – можно пугаться и бежать к доктору.

Мои дети распределили болячки словно по-писаному: Сандро болел сверху, а Мишка снизу. Пугалась я в обоих случаях все равно до обморока.

Постоянно удивляюсь таланту детей устраивать из своих недомоганий грандиозные шоу с фейерверками.

– Опять ангина, – заключила Наиле, вытаскивая шпатель из Сандрикиного рта. – Без антибиотиков не обойдется.

Сандрик, терпеливый, как ветеран войны, сидел на краю кровати, блестя японскими глазками.

– Измерим температуру, потом подумаем, что делать, – распорядилась домашний доктор Наиле и вышла из комнаты.

– Сейчас возьмем градусник, – засюсюкала я, хотя ребенок не проявлял никакого беспокойства. – Да, моя птичка?

Птичка сидела безмятежно, сложив ручки на коленях.

– Парацетамол вкусный, – сказал он вдруг быстро-быстро. – А кетотифен маленький.

– Ничего себе, – удивилась я и отвернулась за термометром. Какой у меня умненький ребенок! Ничего страшного, сейчас собьем жар, он поест бульону, потом я ему почитаю книжки и… Повернувшись обратно к птенчику, я увидела, что он сидит в прежней позе и так же лихорадочно блестит глазками, но при этом – весь залит кровью.

Комната мягко качнулась, я поморгала, чтобы согнать видение, но Сандрик продолжал смирно сидеть, весь в красных потеках, как из фильма ужасов про страшных детей, и страстно захотелось со свистом улететь в обморок, а оно тут пока само рассосется. От удара виском об дверной косяк меня удержал только крепко сжимаемый в руке градусник – ужасно боюсь бегающей по полу ртути.

– Наиле! – дребезжащим голоском позвала я обратно домашнего доктора и теперь уже, сдав полномочия, с чистой совестью побледнела и приготовилась осесть на пол. Доктор отлупила меня по щекам и приказала не пугать ребенка.

– Крови тут совсем чуть-чуть, – взяла она безмятежного Сандрика за подбородок. – Капилляр в носике лопнул от жара!