500 лет назад – 3.3, или Кавалер ордена - стр. 62
Способ этот, в самых тяжелых случаях живот резать, разошелся между повитухами – сперва по Озерску и деревням, потом в Ревель и малые города нового Ордена, потом – в Юрьев, и уже оттуда перебрался на русские земли (и в Европу, но еще позже). Развитие медицины, о чем еще разговор будет, позволило «ливонскому рассечению» (как кесарево называть стали), хоть и совершенно подпольно, так сказать, но разойтись по городам и весям. Не все повитухи соглашались на такое… Выживала одна роженица из десяти. Но – выживали почти все дети, у кого других патологий не было. Такая статистика тянулась лет триста, пока благодаря другим достижениям медицины не удалось медленно поднять процент выживающих рожениц до 50, и даже чуть больше… Медики будущего учили стандартный разрез – ниже пупка, слева направо, чуть с понижением – не зная, что хоть и не дрожащие, но совершенно не приспособленные кривоватые руки старца именно так повели когда-то складной нож в далекой Ливонии.
А девочка и мальчик, родившиеся тогда у чудинок, выжили и выросли, обзавелись своими детьми, как многие такие же выжившие после рассечений дети позже. Крестили их Меланьей (но звали все Миланой) и Николаем (с согласия травницы и старца, конечно же), и среди чудинов ходили про них всякие шепотки, совершенно затихшие естественным путем, постепенно, лет через 10-15, к взрослению их. Ничем особым они среди сверстников не выделялись, другое дело, что у самих чудинов жизнь за это время сильно изменилась, как и у других народов на землях нового Ордена, впрочем, но это – уже совсем другая история.
***
Если не считать этого случая, то после возвращения их из Ревеля снова наступило вынужденное безделье у всех, кроме дозорных. Занимались в это время они в основном с ранеными (увы, как раз на этих раненых кончились запасы антибиотиков и болеутоляющих из аптечки Седова), а так – распутица и половодье надежно перекрыли дороги. Правда, кое-какие дела все же были – князь, дождавшись, как открытые места возле замка, на перекрестке между церковью и скотным двором, подсохнут, сделал давно задуманное им дело. Недалеко от церкви, рядом с тем местом, где был суд над орденцами, чуть ближе к берегу озера, вкопан был столб, а на него прибит дощатый щит. На щите Михайла (уже набивший руку на табличках) вывел надпись: «Здесь в незапамятные времена начальством Ливонского ордена были обманом завлечены в ловушку и убиты четверо князей народа чудинов. Здесь же были за все их преступления судимы рыцари того же Ливонского ордена, признаны виновными, и казнены». Та же надпись была написана и на немецком, там, правда, текст он писал с подсказками Ефима. Сделано это было в ближайшее воскресенье, традиционное собрание в церкви в этот раз было посвящено очередной победе над орденцами (схватка на тракте была подана именно так, да так оно и было, пожалуй), с рассказами о героизме воинов и о наградах. Празднества с гулянкой на всех устраивать не стали, но отметили душевно.
Эле (которая, конечно, была тут со всеми своими) князь подтвердил, что и камень он тут установит с этой же надписью, как обещал, вот только доберется до местных каменоломен и подберет подходящий. Сложенные на замковом острове камни, которые тоже уже вытаяли из-под снега, оказались чисто строительными, вроде блоков, довольно небольшого размера, и для этого дела никак подойти не могли бы. Впрочем, чудинки и так снова кланялись, благодаря князя. То ли весеннее солнышко их как-то пригрело, то ли действительно их держали на голодном пайке, а сейчас они отъелись – но показались они Седову, если все вместе, уже не такими бледными и тощими, а вполне даже ничего. Или весна на него так повлияла?… И еще сказала Эле, но уже негромко, кроме князя лишь ближние то слышали, что передала она весть… среди своих, и, возможно, вскоре к нему кое-кто приедет поговорить… Князь, если и удивился, виду не подал, и выразил готовность с ее сородичами (а речь, понятно, шла о них) встретиться в любое время.