28 мгновений весны 1945-го - стр. 14
Однако Рузвельт был не склонен драматизировать ситуацию. Не внял он и настойчивой просьбе посла вызвать его в Вашингтон для личного доклада. По указанию президента руководство ОКНШ в те дни отклонило предложения Дина и Гарримана о мерах по ограничению военного сотрудничества с СССР, утверждая: «Поддержание единства союзников в ведении войны остается кардинальной и важнейшей задачей наших военных и политических отношений с Россией. Приведенные примеры отказов русских от сотрудничества при всем том, что их трудно понять и они вызывают раздражение, сами по себе являются сравнительно незначительными инцидентами. Они могут стать важными, только если приведут к ответным мерам с нашей стороны, за которыми последуют аналогичные шаги русских так – вплоть до нарушения, в конце концов, союзного единства».
Наибольшую эпистолярную плодовитость демонстрировал британский премьер Уинстон Черчилль, который все настойчивее требовал от Рузвельта ужесточить курс в отношении Москвы. Он уговаривал устроить Сталину разнос за Польшу и в связи с его возмущением «Кроссвордом». Заодно он обвинял американцев в преступной близорукости за то, что их военное командование во главе с Дуайтом Эйзенхауэром не желало опередить русских и взять Берлин первыми, мешая при этом британским войскам двигаться на восток более быстрыми темпами.
Рузвельт защищал Эйзенхауэра в письме Черчиллю от 4 апреля: «Перед английской армией ставятся весьма логичные, по моему мнению, задачи на северном фланге… Я сожалею еще больше, что в момент великой победы наших объединенных сил мы оказываемся втянутыми в подобные заслуживающие сожаления пререкания. Имеются разумные основания ожидать, что в результате осуществления нынешнего плана Эйзенхауэра великая германская армия будет в весьма близком будущем полностью раздроблена на изолированные группы сопротивления, в то время как наши войска в тактическом отношении останутся нетронутыми и смогут уничтожить все разрозненные части нацистской армии».
Продолжал обижаться за «Кроссворд» Сталин, который 3 апреля писал Рузвельту, что, по его сведениям, «переговоры были, и они закончились соглашением с немцами, в силу которого немецкий командующий на Западном фронте маршал Кессельринг согласился открыть фронт и пропустить на восток англо-американские войска, а англо-американцы обещали за это облегчить для немцев условия перемирия». В «наказание» Сталин решил не посылать на открытие конференции в Сан-Франциско Молотова. Делегацию теперь должен был возглавить посол в США Андрей Андреевич Громыко, что делало советскую делегацию наименее представительной из всех.
На это послание, которое было, по словам руководителя аппарата Белого дома адмирала Леги, исполнено «подозрительности и недоверия к нашим мотивам», он «подготовил для президента направленный затем маршалу Сталину резкий ответ, настолько близкий к отповеди, насколько это возможно в дипломатических обменах между государствами». Рузвельт уверял, что «имеющиеся у Вас об этом сведения, должно быть, исходят из германских источников, которые упорно старались вызвать разлад между нами с тем, чтобы в какой-то мере избежать ответственности за совершенные ими военные преступления. Откровенно говоря, я не могу не чувствовать крайнего негодования в отношении Ваших информаторов, кто бы они ни были, в связи с таким гнусным, неправильным описанием моих действий или действий моих доверенных подчиненных». Черчилль 5 апреля с возмущением поддерживал Рузвельта: «Я поражен тем, что Сталин направил Вам послание столь оскорбительное для чести Соединенных Штатов, а также и Великобритании… Все это делает особенно важным, чтобы мы встретились с русскими армиями как можно дальше на востоке и, если обстоятельства позволят, вступили в Берлин… Мы всегда должны быть настороже: не является ли грубость русских посланий предвестником каких-то глубоких перемен в политике, перемен, к которым они готовятся?.. Если они когда-нибудь придут к заключению, что мы их боимся и что нас можно подчинить запугиванием, то я потеряю всякую надежду на наши будущие отношения с ними и на многое другое».