1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским - стр. 14

– Нащупывая корни революции, назову еще один: человек – существо, которое заново себя начинает. Способность переначаться сидит в человеке как великое и опасное его свойство. Пальпируя это свойство, находим капитальнейшие открытия человека. Выделяю курсивом слово открытие – человек открывает. Так Homo sapiens открыл смерть когда-то. Мы не присутствовали при этом моменте и можем только реконструировать его или вообразить. Это не так, чтобы человек увидел, как некто умер, – человек открывает смерть как отмеренность своей жизни. И благодаря этому смог открыть саму жизнь. Смерть тяготит и возвышает его. Открыв неотменяемую смерть, он открывает необходимость сделать жизнь достойной. Заполненной деятельностью, умом и передаваемой по наследству.

– Или идет навстречу смерти.

– Или идет навстречу смерти. Но с этого момента (очень важный для понимания революции пункт!) отличая смерть от убийства. Тут капитальная разница для существования людей и для революции также. Когда Ленин говорит, что презрение к смерти надо внести в сознание масс, то призыв к такому движению умов даст, спустя всего несколько циклов, человека-убийцу. И где-то там угадывается фигура Сталина.

Сталин как персонаж – человек, который боялся смерти. Это многое определяло в его поступках и отношении к людям. Малейшее прикосновение к теме смерти, которое затрагивало его лично, вызывало в нем реакцию отторжения и неприязнь к тому, кто посмел затронуть его страх. Знаменитый разговор Сталина с Пастернаком – на каком месте он его оборвал? Когда поэт сказал: хочу говорить с вами о жизни и смерти. Будь Сталин как человек обыкновеннее, при таком страхе перед неотменяемым концом он, может, сам бы ушел. Поддался искушению оборвать собственную жизнь. Но в качестве вождя, которому ежедневно говорили, что он незаменим, избывал страсть в убийствах.

– Эти люди были готовы к смерти каждую секунду. Они так прожили жизнь свою, когда жизнь ничего не стоила – ни их, ни чья другая.

– Я бы их не усреднял, там не все просто. Их готовность к самопожертвованию, легкость, с которой они принимали в качестве должного и необходимого смерть других людей, в личном плане неодинаковы.

Вспомним Рахметова? Но ведь рахметовские гвозди – это ирония Чернышевского. Чернышевский говорит о Рахметове с частой, почему-то незамечаемой иронией. Притом что тот ему близок и важен для понимания романа. Роман сыграл гигантскую роль в жизни нескольких поколений, включая Ленина. У меня была старенькая школьная учительница; как-то будучи у нее дома, я раскрыл книжку: Чернышевский, «Что делать?». Выцветшими старыми чернилами внутри было написано: «Что делать, стало ясно!» – и дата: 1903. Год выхода ленинского «Что делать?»!

– Ни русскую историю, ни историю русской мысли не понять вне проблемы пространства. Для России это не вопрос территории, а понятие философско-историческое, соотнесенное с понятием времени. Один из центральных пунктов русского самоосознания – отдельный человек (или тесная группа людей) среди гигантских пространств России.