1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций - стр. 9
Изучение политических партий начала века в целом может восприниматься в рамках получивших в последнее время широкое хождение разнообразных теорий элит. В самом деле, каких бы партий мы ни касались, будь то рабочих, буржуазных, крестьянских, национальных или других, во всех ядро составляла интеллигенция. Тем самым многопартийность – это своеобразный ответ элиты на процессы модернизации, а также на раскол в своей среде.
Как шли процессы приспособления к условиям гражданского общества социальных низов? Работ, посвящённых этому аспекту, существенно меньше. Хотя в целом, применительно к крестьянству, можно говорить, что адаптация давалась ему нелегко. Наряду с духовным освобождением модернизация несла крестьянству разрушение основ его жизненного уклада. Прежде всего, речь здесь идёт о патриархальных представлениях и коллективистских ценностях русского крестьянства.
Можно предположить, что похожим образом обстояло дело и у рабочего класса. Впрочем, городская урбанистическая среда была более доступна новшествам. Но она же была более беззащитна перед пагубными сторонами радикальной ломки национальных устоев. Не в этом ли одна из причин криминализации российского общества рубежа веков?[28] Сюда же можно отнести и вообще рост девиантного поведения в России. В частности, при изучении сексуальных аномалий авторы сходятся во мнении, что такое поведение могло быть следствием нереализованных естественных социальных возможностей молодёжи[29].
Что касается более широких проблем рабочего класса в этот период, то среди по-настоящему новаторских работ здесь следует назвать монографию Т. В. Бойко. Посвящена она как раз проблеме адаптации рабочих к гражданскому обществу посредством приобщения к современной культуре. Интерес представляет также источниковая база работы. Она написана на материалах буржуазной и монархической печати тех лет[30]. Это позволяет посмотреть на рабочий класс глазами так называемого «общественного мнения» тех лет. И этой авторской находки нельзя не оценить. Благодаря такому подходу, как в зеркале, видна физиономия самой интеллигенции. Узкая, крайне претенциозная среда, с пренебрежением относящаяся к народным устоям. Культура народа воспринимается ею как примитив. Развиваются лишь те её элементы, что могут быть вписаны в открытое общество. А сама просветительская деятельность «образованных сословий» подчас чем-то сродни устройству в Северной Америке резерваций и этнографических музеев для индейцев. Словом, монография Бойко может дать пищу для очень далеко идущих размышлений. В целом с исследовательницей можно согласиться в том, что печать сыграла и положительную роль, которая выразилась в том, что в отсутствие других форм выражения общественного мнения она была чуть ли не единственной трибуной, полем для диалога и противостояния самых разнообразных сил по самым разнообразным вопросам. Только вот что понимать под «общественным мнением» применительно к рубежу веков? Позицию образованных классов? Что-то другое, более широкое? Единого мнения пока нет…[31]
В будущем заслуживает внимания сам феномен приобщения масс к рационалистической культуре. По своей природе эта культура распадается на составляющие её элементы. В то же время традиционное мышление цельно, органично. Переход от одного типа восприятия к другому ещё должным образом не описан даже психологией, не то что историей. И в то же время, применительно к русским рабочим, историки располагают некоторым материалом для анализа. Эти материалы дают возможность утверждать, что в культурно-просветительских обществах, возникших после 1905–1907 гг. сосредотачивались наиболее радикальные элементы. Они решительно отвергали либеральное просветительство филантропствующей интеллигенции. Но почему?