#1917: Человек из раньшего времени. Библиотека «Проекта 1917» - стр. 16

Среди собравшихся зашумели – одобрение слов Бубецкого было налицо. Шевырев был побит. Но Ульянов решил закрепить свое положение. Он поднялся с места и заговорил негромко, но очень отчетливо:

– Прошу голосовать, товарищи. Кто за убийство царя?

В единодушном порыве комната вскинула руки под потолок. Шевырев помешкался еще немного, но тоже проголосовал положительно.

– Итак, теперь нам сообща предстоит разработать план этого важнейшего политического процесса. Не хватает только информации – и здесь, Пьер, дело только за Вами…

Шевырев лежал на постели и, морщась, вспоминал эти слова. Теперь он стал заложником того дела, которое некогда начал. Тяготило его главным образом не то, что он должен выпытать у своей замужней любовницы план передвижений царя на ближайший месяц, а то, что он уже не испытывал к ней чувств, и для достижения революционной цели предстояло переступить через себя, через человека внутри себя. Сама по себе игра в адюльтер, даже если он кажется на первых порах соблазнительным, есть преступление через себя. Дело в том, что очевидным оно становится по отливу той страстной волны, что захватывает влюбленных. И вот тогда с удвоенной силой ощущается вся мерзость происходящего, и виноватым в этом ощущении привычно считать весь белый свет, тогда как виноваты только двое.

За окном раскричались петухи – студент взглянул на часы и поморщился. Через три часа предстояла встреча с той самой, о которой говорили вчера – с княгиней Каменецкой, чей супруг был чиновником канцелярии по принятию прошений на Высочайшее Имя, и по долгу службы встречался с государем два раза в неделю. Нехотя, он поднялся с кровати, спустился вниз, умылся и принял приглашение хозяйки дома отправиться на завтрак, как в дверь постучали. Хозяйка отворила – то был посыльный мальчишка, что принес студенту какую-то записку. Нетерпеливо развернув ее, Шевырев прочел строки, написанные до боли знакомым почерком:

«Милый Пьер, сегодня встретиться не сможем – муж захворал и проведет дома дня три-четыре. Безмерно скучаю и люблю, Ваша Мари».

Студент улыбнулся.

– Ответ будет? – спросил посыльный.

– Нет. Скажи только на словах, что все понято, – и, сунув ему двугривенный в руку, закрыл дверь. С невероятным воодушевлением вернулся он за стол, и в продолжение завтрака все шутил, смелся, явно обрадованный такой вестью, которая его, как человека преданного делу революции, должна была бы смутить, но – как видим – не смутила. Наскоро перекусив, студент надел новый вельветовый костюм и упорхнул по своим делам.

Пойманная им на углу карета спустя сорок минут остановилась у пансиона де Бурже. Он то и дело сверялся со временем – как раз сейчас обитавшие здесь курсистки обыкновенно отдыхали от занятий и ходили на прогулку. Так случилось и сегодня – дверь пансиона открылась как по команде в двенадцать часов, и бесконечной белой вереницей, от которой рябило в глазах, посыпались отсюда их платья и шляпки. С трудом, напрягая глаза, выискивал Шевырев в этом общем потоке ту, ради которой приехал сюда с другого конца города. Не сразу, но ему это удалось.

Курсистки шли нестройным рядом в направлении кондитерской Филиппова. Не выпуская из внимания одну, малозаметной фигурой следовал за ними Пьер. Наконец плотность их уменьшилась – часть зашла в булочную, а часть осталась у лотка с рисованными открытками, чтобы повнимательнее их рассмотреть и конечно приобрести несколько штук; как, право, девушки во все времена падки на подобные безделицы. На его счастье, та, что интересовала его, осталась на улице. Он подбежал к лотку и сделал вид, что приглядывает себе что-то.