17 м/с - стр. 17

Я проработала всю ночь.

Я закрасила лампочку в клетке. Я заклеила фон фольгой, и это было похоже на зеркало. Я вклеила красное сердце, газеты, стразы, перья.

И я закрасила название.

Я дала этой картине другое название, Доктор.

Никто кроме Вас, Доктор, не знает, что такое подлинное одиночество.

Даже мы по сравнению с Вами – глупые абитуриенты.

Эту картину я могу подарить только Вам. Потому что Вы не помните, как прошла эта жизнь. А я напомню.

Я напомню, как лил дождь, а Персик метался вокруг машины с зонтом, пытаясь прикрыть холст. А мимо проехала «Газель» и уделала нас талым снегом.

Я жестами спросила у Персика: «У меня лицо чистое?»

А он ответил: «Чистое. Все волосы – в говне, а лицо – чистое. Просто удивительно».

И мы смеялись, как подорванные.

Как будто у нас не было крестов на ладонях.

Мы беспечные, бесполезные, счастливые, потому что мы не боимся одиночества.

Доктор! Вы можете проснуться завтра утром и не вспомнить меня.

И Персика. Как будто нас у Вас никогда не было.

И ни капли о нас не пожалеть.

Я знаю, на медицинском языке это называется тотальная прогрессирующая амнезия. Мне об этом рассказывал другой доктор.

Говорят, что это случается, если кто-то врежет по башке. И в этом случае я искренне сожалею, что Персику не повезло так, как Вам.

Впрочем, бывают случаи, что это приключается ни с того – ни с сего. Это приключается с людьми, которые просто не хотят помнить.

Но это совершенно не повод для переживаний.

Потому что на самом деле это идеальная формула одиночества и пофигизма в одном флаконе.

Каждый день можно начинать заново в абсолютной свободе от вчерашних страхов. От вчерашних иллюзий. От вчерашних привязанностей. От вчерашнего себя.

Поэтому забирайте картину.

Она теперь называется «Жизнь не удалась и х…й с ним».

Завтра я опять напишу это письмо и принесу его Вам.

Ждите меня у запасного выхода. Пусть Вас не смущает, что он заперт на замок.

Потому что меня это не останавливает.

Я буду в пачке, куртке и джинсах.

Меня зовут Крошка Мю.

Вчера вечером состоялся широкомасштабный кастинг врагов. То есть затевался он как прекрасный вечер в честь покупки нашими друзьями замечательного газового фонаря. Под которым наше прекрасное тайное братство может собираться на летней веранде, неустрашимое, как всегда. И несгибаемое, как всегда. Не сгибаемое в том числе и паскудными метеоусловиями.

Так и случилось: ошметки нашего тайного и уже порядком потрепанного братства (о котором я расскажу позднее, когда окончательно определюсь, братья мы или враги) собрались под фонарем. Не было только Доктора. Потому что он летел в Австралию. Не было и Директора (потому что он бегал по Садовому и искал эвакуированную машину). Не было Чифа, потому что он лежал с гландами дочки в больнице. И гения Шилова тоже не было. Потому что он лежал в больнице с червяком. Не пришел Стасик, потому что он разведывал где-то в Венесуэле территории для новых виртуальных войн.

Но зато пришел Ку. Он сначала смотрел ласково по-ленински. А потом его взгляд упал на меня. И Ку страшно нахмурился. Он сказал, что я в своем романе неправильно истолковала теорию про клопов и божьих коровок. Которую он доверил мне, как человеку понимающему, а я все инсинуировала, и теперь многие поймут его неправильно.

Я на всякий случай сказала, что интеллигентные люди мою книгу не покупают, потому что она красная, потому что я там почти голая, а это непривлекательное зрелище. И потому что наши продавцы страшно боятся слова «секс» и не выставляют эту книжку в новинки, чтобы домохозяйки не испортили себе настроения. А интеллигентные люди и без продавцов боятся слова «секс», и все это кажется им разнузданным паскудством.