10 глава - стр. 2
– Эй…
Он остановился. Мгновение – полное тишины. Потом обернулся. За спиной – пустой коридор, с дверью в ванную и стеной, на которой висело зеркало, давно потерявшее интерес к отражению.
Никого.
Он прислушался. Пауза затянулась. Потом тряхнул головой.
– Не-не-не, Валёк. Это уже не по хмелю, это ты кукухой дышать начал. – пробормотал он, и направился в комнату.
Там, как и всегда, телевизор включался сам. Без звука. Старые новости, старые лица. Он не помнил, зачем это начал – просто так привычнее. Картинка на экране давала ощущение, что в доме кто-то есть.
Он плюхнулся в диван, глубоко, тяжело. Потянулся за бутылкой, открутил крышку. Посмотрел на часы.
04:02.
На стене – фотография отца. Военный китель, аккуратные усы, строгий взгляд. Он поднял бутылку, чуть склонил голову.
– Вот такая хуйня, Валёк. А ты ж говорил – “никакой мистики, сынок, всё из головы”. Ну вот теперь у тебя, батя, есть повод сказать “я ж предупреждал”.
Он отпил прямо из горлышка. Сделал паузу. Потом поднялся и пошёл в туалет. На полпути – остановился.
Глаза на фото, которые раньше просто смотрели вперёд, теперь будто смотрели на него.
Он остановился, посмотрел в ответ. Долго.
– Ну давай, следи. Только не в туалет, окей? Мы ж всё-таки семья.
И пошёл дальше, не удивляясь.
Он клюнул носом где-то между четвёртым и пятым часом. Пустая бутылка стояла у ноги, пепельница – на животе, как щит одинокого рыцаря. За окном начинался медленный рассвет, где свет не столько светит, сколько извиняется за своё существование.
Сон был неглубоким, зыбким. В нём кто-то что-то говорил, что-то двигалось, но всё было как под водой.
И вдруг – касание. Лёгкое, но уверенное. На плечо. Как будто кто-то хотел сказать: "Ты не один".
Он дёрнулся, как от укола. Телевизор – будто сговорился с тем, кто тронул его плечо – взревел во всю громкость.
На экране – советский фильм, с облупленной плёнкой и застывшими лицами.
– Алло, Галочка? Ты сейчас умрёшь! Потрясающая новость! Якин…
Валентин поморщился, хлопнул ладонью по столику.
– Блядь… ну ты даёшь стране угля. Мелкого, но дохуя.
Он метнулся за пультом, нащупал воздух, глянул на стол – пульт лежал. Неподвижный, спокойный, точно знал, что его не трогали.
Но телевизор всё равно орал.
– Сука, ты что, на голосовом теперь? – пробормотал он.
Тут же, как из пушки – голос с той стороны стены:
– Ты, мразь, совсем охуел?! Полпятого! Я, блядь, работаю! Это чё, кинотеатр у тебя?!
Валентин подошёл к двери, дёрнул за ручку, распахнул:
– Да пошёл ты нахуй, герой труда! Какие полчаса, ты чё несёшь? Я на пульт жопой сел, понял?! Оно само! Уже выключил, не визжи, как зэк без чая!
– Я запомню! Это не конец!
– Я, блядь, с девяносто восьмого – один сплошной конец! Запиши, нахуй, в дневник!
Он хлопнул дверью, как ударил бы по воображаемой морде. Вернулся. Молча сел. Сделал глоток. Посмотрел – пульт на месте.
На столе.
Ровно. Точно. Спокойно. Не тронут.
– Обосраться… Жуть какая.
Он провёл по лицу ладонью, выдохнул сквозь зубы.
– Слышь, полтергей… Я тебе сразу скажу: за такую хуйню – я и въебать могу. Без разговоров.
И тут, с кухни – грохот. Глухой. Тяжёлый. Как будто упала кастрюля. Или не кастрюля. Что-то большее.
Он остался сидеть. Вслушивался. Тишина.
Выдохнул. Усмехнулся. Наклонился к бутылке.
– Ну всё. Сейчас я точно туда не пойду… Ёбаный пиздец.